Ещё летят журавли…
Частям Красной Армии, сражавшимся под Ржевом, удавалось не только сдерживать наступление гитлеровцев, но и постоянно контратаковать.
К 75-й годовщине Великой Победы на холме у деревни Хорошево под Ржевом был создан прекрасный памятник. Он представляет собой красноармейца, который в «журавлиной стае» павших защитников Отечества улетает в вечность. Этот памятник – наша запоздавшая дань воинам Красной Армии, которые пали у этого небольшого русского городка. О тех давних событиях рассказывает ветеран Великой Отечественной войны полковник в отставке Анатолий Черенкевич, участник боёв под Ржевом. Анатолий Иосифович готовился отпраздновать 101-й день своего рождения, но, к прискорбию, за несколько дней до столь примечательной даты его не стало. И всё же незадолго до того ветеран побеседовал с журналистом, вспомнил многие подробности своего боевого пути.
– Анатолий Иосифович, расскажите, откуда вы родом…
– Я родился 7 июля 1919 года в Брянске. Когда мой старший брат Леонид оканчивал десятый класс, ему нужно было поступать в институт. Отец решил переводиться в Москву, его приняли юрисконсультом в Отдел рабочего снабжения (ОРС) Московской железной дороги. Наша семья поселилась на станции Лихоборы, где отцу выделили комнату в коммунальной квартире. По тем временам это было неплохо…
– А как вы узнали, что началась война?
– В тот день я монтировал, точнее, помогал другу монтировать приёмник. Он мне написал, какие нужно купить запчасти. Я из Лихоборов поехал в Москву, купил, то, что он просил. Мы припаяли их, включили приёмник – и вдруг… выступление Молотова. Он говорил, что бомбили наши города. Я же подумал, что надо спешить в армию, так как немцев мы скоро разгромим, наши быстро войдут в Берлин, надо и самому бы успеть.
Положение на фронте становилось всё хуже, и 3 июля по радио выступил Сталин и начал свою речь словами: «Братья и сёстры…» Все начали записываться в народное ополчение. Я побежал в военный комиссариат и попросил определить меня в авиационное училище. Военком, который знал меня, заверил, что внёс в списки. Я спокойно ждал, когда вызовут. Изредка заходил к военкому, но он говорил, что сейчас не хватает самолётов, а лётчики есть. Потом сказал: «Ты маркшейдер, знаешь, что такое буссоль, близок к математике, давай иди в артиллерийское училище, по твоему профилю». И я согласился.
3 сентября 1941 года из нас, бывших студентов 2–3-х курсов институтов, сформировали коман¬ду, посадили в теплушки, и мы почти целую неделю ехали в Рязань. Нас сгрузили на вокзале, построили и повели в училище. Вот мы подходим к большому зданию, на котором видна надпись «Военное артиллерийское училище», но, к моему удивлению, наш строй идёт дальше. Вот когда подошли к следующему зданию, которое оказалось Военным пехотным училищем имени Климента Ворошилова, нам открыли ворота и сказали, что здесь будем обучаться.
Я подошёл к командиру, дескать, меня военком направлял в артиллерийское училище. Но тот возразил: не время сейчас выбирать, где учиться, показал на запад, где шли бои, – пехотные командиры также нужны. Пришлось забыть о небе и об артиллерии.
…Шесть месяцев шла учёба, и 20 февраля 1942 года пятерых выпускников училища, молодых лейтенантов, направили в Москву. Меня определили в 56-й запасной стрелковый офицерский полк, расквартированный в небольшом городке Гороховце Горьковской области. Там я ожидал направления в формируемую часть…
Я воевал под Погорелым Городищем, здесь были освобождены десятки населённых пунктов
– О, Гороховецкие лагеря… Это о них поэт Борис Слуцкий, начавший войну рядовым, а закончивший майором, писал: «И вот возникает запасник, похожий на все запасные полки, / На Гороховец, что с дрожью по коже вспоминают фронтовики. / На Гороховец Горьковской области (такое место в области есть), / Откуда рвутся на фронт не из доблести, а просто, чтоб каши вдоволь поесть».
– Да, это правда. Жили в землянках, кормили плохо. И были постоянные занятия. Я вначале был назначен командиром разведвзвода. Но потом я получил новое назначение – командиром пулемётного взвода. Моё «хозяйство» – два станковых пулемёта, обслуга каждого – пять человек, всего во взводе было 10 рядовых и младших командиров. Наш пулемётный батальон, которым командовал капитан Голубничий, входил в состав 188-й танковой бригады. Она состояла из двух танковых батальонов, нашего пулемётного батальона, противотанковой и зенитной батарей, а также подразделений управления и обеспечения. Всего немногим больше 1000 человек.
На вооружении находились английские лёгкие танки, которые были поставлены в нашу страну по программе ленд-лиза. Эти танки назывались «Матильда» и «Валентайн», о последних шутники говорили «Валя-Таня». Скажу сразу, что машины эти нашим танкам проигрывали по многим показателям. Особенно, по скорости и проходимости, да и вооружение у них маломощное – у наших 76-мм пушка, а у них – 40-мм.
– Анатолий Иосифович, идя на встречу к вам, я перечитал публикации о сражении под Ржевом и обратил внимание, что их очень много. Как я понимаю, такое внимание к тем событиям выглядит не только «как запоздалая дань павшим», но и тем, что здесь, на Среднерусской равнине, шли бои, влиявшие на ход всей войны…
– Если вспомнить, что тогда происходило на советско-немецком фронте, то, к сожалению, летом 1942 года Красная Армия, особенно на юге, отступала. Немцы прорвались на Волгу, на Северный Кавказ, оседлали горные перевалы и рвались к бакинской нефти. Тогда появился известный приказ № 227, который назывался «Ни шагу назад!».
Но мы-то под Ржевом наступали! А когда началось Сталинградское сражение, то немцы не смогли из-под Ржева перебросить туда никаких резервов. Все дивизии, которые бы так пригодились под Сталинградом и которые требовал у Гитлера фельдмаршал Манштейн, генерал Модель, командующий немецкими войсками под Ржевом, не отдал. Вступил в пререкания с Гитлером, и тот ему уступил. Так что в великой победе под Сталинградом есть вклад и тех, кто сражался и погибал под Ржевом!
Я воевал под Погорелым Городищем, здесь были освобождены десятки населённых пунктов. Эта операция впоследствии была определена военными теоретиками как «первое успешное наступление советских войск в летних условиях».
– Вам пришлось участвовать в Погорело-Городищенской операции?
– Да, в июле 1942 года 188-я танковая бригада получила приказ – выдвигаться на запад. Погрузились в теплушки и поехали. Вкатились в Москву и на станции Лихоборы остановились. До родного дома – буквально сто метров! Я искал глазами кого-нибудь из прохожих, чтобы они позвали отца. Но никого так и не увидел, и вскоре наш эшелон медленно пошёл на запад.
Мы разгружались неподалёку от населённого пункта Шаховское. Запомнилось, что здесь был высокий перрон и машины с платформ съезжали прямо на него. Потом пошли маршем на Погорелое Городище. Шли ночью, наше командование сумело сохранить в тайне предстоящее наступление.
1 августа 1942 года началось наступление. Мы наступали в направлении населённого пункта Княжьи Горы. Когда вышли на исходные позиции, то по немецким позициям через наши головы дали залп «катюши» – ощущение, скажу, очень и очень неприятное. После артиллерийской подготовки мы пошли в атаку. Немцы бежали. Когда мы зашли в их блиндажи, то котелки стояли с ещё горячей едой.
11 августа наш батальон получил задачу – двумя взводами автоматчиков атаковать позиции немцев, которые окопались на опушке деревни. Пулемётному взводу надлежало поддержать огнём их движение. Я наметил позиции для пулемётов и решил (наводчик был молодой и какой-то ненадёжный) лечь за один из них. Мы были как бы немного сверху и наступали вниз.
Когда начался бой, я из пулемёта постоянно поддерживал атаку пехоты. Несколько раз немцы подымались в контратаку, но огонь пулемёта заставлял их возвращаться обратно в окоп. Полагаю, что в том бою мне удалось уничтожить человек десять – пятнадцать.
Немцам это не понравилось – по моей позиции стал стрелять миномёт. С воем полетели мины. Чтобы укрыться от них, я подался немного вперёд, и вдруг что-то меня ударило в бок. Я хотел крикнуть, но из этого бока пошёл воздух. Оказалось, что большой осколок пробил мне ребро и застрял в позвоночнике. В теле – слабость, силы исчезли. Как-то вся жизнь в одну минуту передо мною пронеслась, все родные вспомнились.
После артиллерийской подготовки мы пошли в атаку. Немцы бежали
Ко мне подошёл командир взвода автоматчиков и сказал: «Тебе, лейтенант, уже пистолет не понадобится, возьму я его себе» – и забрал. Пистолет этот, парабеллум, я взял у убитого мной немца. Ещё взял полевую сумку с какими-то документами и отдал Голубничему, даже не знаю, успел ли он их прочитать. Трофейные пистолеты тогда были редкостью.
Мои подчинённые сломали несколько берёзок и с помощью плащ-палаток соорудили носилки. Меня оттащили в тыл, на опушке леса был какой-то домик – там меня оставили, сказали, что скоро санитарная машина приедет.
…Машину на опушке леса я ждал почти сутки. Потом раненых погрузили и повезли в Погорелое Городище, в медсанбат. По дороге нас дважды обстреляли немецкие самолёты, хотя на машине были санитарные кресты.
В медсанбате я провёл три дня, ждал санитарного поезда. Нас привезли в Москву в эвакогоспиталь, который размещался в Тимирязевской сельскохозяйственной академии, это совсем рядом с Лихоборами. Я написал записку родным – вечером они пришли. Меня до этого ещё не лечили, не было аппарата, чтобы сделать рентген. Отец решил перевести меня в железнодорожную поликлинику более высокого уровня. Но для этого нужно было поехать с ним туда. Мы приехали и при осмотре врач провёл зондирование – сделал прокол, определяя, где осколок мины. Видимо, что-то задел. И когда я вернулся в Тимирязевку, очень плохо себя почувствовал.
Утром меня направили на операцию – в госпиталь Наркомата путей сообщения, который располагался в Покровском-Стрешневе. Мне показали молоденькую девочку, мою ровесницу, вот она будет оперировать. Я возразил: она же неопытная. На меня прикрикнули: мол, выбираешь. Но там был мудрый врач Николай Жигалко, который видел, что я боюсь, и решил сам меня оперировать.
Операция была тяжёлой, я всё слышал, что делали, как пилили ребра. Он мне сказал, что осколок нельзя трогать, он застрял в позвоночнике. Так с тех пор и живу с этим осколком. А тогда порой казалось, что не выкарабкаюсь.
Три месяца я провёл на больничной койке. В ноябре 1942 года прошёл медкомиссию. Дали справку, что был ранен. С ней я пошёл в военный комиссариат.
– А военком тот самый?
– Тот самый. Узнал меня и сказал, что направляет меня в Тимирязевскую сельскохозяйственную академию проводить занятия по военной подготовке. Здесь меня приняли очень тепло. Там я познакомился с одним товарищем, который предложил не околачиваться в тылу: «Давай пройдём медкомиссию, и пусть нас направят на курсы «Выстрел», а потом – на фронт».
Мы пошли на медкомиссию. Там был врач, который знал меня и моё ранение. И когда услышал о курсах «Выстрел», то развёл руками: какие курсы, тебя ветром шатает, ты дышать не можешь как надо. В конце концов я получил направление на более «боевую должность» – в военный комиссариат Краснопресненского района Москвы. Был назначен помощником начальника 1-й части. Я занимался бронированием и разбронированием людей и розыском дезертиров.
